СОВРЕМЕННАЯ ТЕОРИЯ ВОЙНЫ И НЕСКОЛЬКО ГИПОТЕЗ О ТЕКУЩЕЙ СИТУАЦИИ
Поскольку сегодня многим кажется, что «все было хорошо, пока Россия не начала войну», есть смысл рассмотреть современную теорию войны и военной стратегии. Сразу договоримся, что все, о чем пойдет речь – это не мои придумки, а то, чему учат в современных военных академиях.
Сразу снимем вопрос, какое отношение я имею к стратегии: не секрет, что я не только психолог, но и историк по первому образованию, поэтому имею возможность рассматривать текущую ситуацию не только с позиции эмоций, но и с позиции глобальных цивилизационных процессов. Также не секрет, что как бренд-стратег и системный консультант я профессионально занимаюсь стратегическим планированием, в том числе разработкой стратегий устойчивого развития.
В свое время я разработал программу «Искусство стратегии», в которой прослеживал взаимосвязь между военной стратегией и стратегией бизнеса, а также историю развития военной стратегии и ее эволюцию. И, конечно, сказать хочется многое, но сразу перейдем к сути.
Главное изменение, которое мы наблюдаем сегодня в теории войны – переход от доктрины армии, вооружения и военной стратегии к доктрине тотального доминирования. Соответственно, сегодня война и военная стратегия представляют собой нечто совершенно иное, чем раньше.
В современной теории войны выделяют четыре домена: физический, информационный, когнитивный и социальный. Если раньше под «войной» понимался только физический домен (непосредственное ведение боевых действий), то теперь очевидно, что война охватывает сразу несколько аспектов: эмоции, боеспособность и администрирование, а также политику.
Соответственно, можно выделить несколько ключевых субъектов, принимающих участие в войне: армию, правительство и народ. Очевидно, что интересы этих субъектов могут сильно не совпадать: даже если все вроде согласны, что необходим, к примеру, штурм города, военные заинтересованы в том, чтобы максимально быстро захватить все необходимые огневые точки (даже если они находятся в домах местных жителей) и ключевые объекты, политики заинтересованы в том, чтобы все произошло тихо, быстро и незаметно (в идеале – чтобы людям просто сообщили, что теперь у них другая администрация, и нужно без лишних волнений продолжать ходить на работу), а местные жители заинтересованы в том, чтобы все это происходило подальше от их домов.
Наглядным примером несогласованности этих интересов стал штурм Грозного, когда из-за этих разногласий было упущено время, и все ключевые точки были заняты боевиками, которых мало волновало, из чьей квартиры они стреляют.
Таким образом, сегодня война становится коммуникативной системой и культурным явлением, и краеугольным камнем эффективности военных действий становится взаимодействие в рамках этой системы.
А значит, краеугольным камнем стратегии становится не организация военных действий, а выбор домена, который наиболее целесообразно атаковать.
Итак, физический домен – это все, что связано с армией и непосредственным ведением военных действий.
Информационный домен – это все, что связано с распространением информации (в т.ч. пропаганда). С повсеместным перетеканием активности в информационный домен связано популярное понятие «гибридная война».
Когнитивный домен – это те идеи, смыслы и понятия, которые наполняют общество. Классический пример атаки на когнитивный домен – Украина и Прибалтика, где сформировано поколение людей, хронически ненавидящих Россию и все, что с ней связано. Да, с позиции современной стратегии это нормальный формат полноценной войны, и здесь война против нас ведется как минимум тридцать лет.
Социальный домен – это все социально-экономические процессы, отношения между людьми и группами. Так, именно проблемы в социальном и когнитивном доменах предопределили поражение Российской Империи в Первой Мировой, хотя в военном домене имелся серьезный шанс победить. Ну а в начале текущей спецоперации мы видели, какие сумасшедшие бюджеты были потрачены украинской стороной на массированную информационную кампанию в соцсетях, целью которой было создание протестных настроений внутри России.
Очевидно, что ключевым фактором при выборе доменов для атаки становится экономическая целесообразность, а поскольку на выходе из войны, даже в случае победы, хочется иметь не только ресурсы, ради которых все устраивалось, но и, как правило, не руины, а относительно жизнеспособную экономику (в восстановление которой не нужно вкладываться), то в большинстве сегодняшних войн физический домен становится не приоритетным, а, скорей, вспомогательным.
В результате мы получаем ситуацию «ни войны, ни мира», которая становится нормой. В этой ситуации неплохо понимать, что бомбы не летят ровно до того момента, пока это не становится выгодным. Кроме того, именно теперь стали возможными ситуации, когда можно победить в войне, не победив ни в одном сражении.
Это вполне можно переложить на бизнес, но об этом я как-нибудь напишу отдельно. Сейчас давайте посмотрим, что, с точки зрения этой модели, мы видим в текущем конфликте?
Войну в информационном, культурном и социальном доменах мы видим давно, и эта война ведется странами НАТО – в конце концов, мы не выращивали поколения американофобов где-нибудь в Мексике и не ставили там свои базы. Но это понятно, а что с Украиной?
С одной стороны, вполне возможно, что спецоперация идет ровно так, как и должна идти – как минимум, адекватно реальной ситуации. С другой стороны, можно предположить, что изначально было допущено несколько… даже не ошибок, а надежд, которые не вполне оправдались.
К примеру, и с украинской, и с нашей стороны проходила информация, что существовала договоренность с местными элитами, что они просто без всякого сопротивления сдают города и сохраняют власть на местах, как в Херсоне. Но, видимо, что-то пошло не так.
Также изначально с нашей стороны транслировалась позиция, что ВСУ нам не враги, а пришли мы только за военными преступниками из нацбатальонов, но массовой сдачи в плен или перехода на нашу сторону сил ВСУ также не произошло. Возможно, это связано с тем, что если в 2014 году нацбатальоны были, по сути, военизированной шпаной, финансируемой местными олигархами и западными кураторами, то впоследствии многие нацики отучились в военных училищах и заняли серьезные командные должности в ВСУ, и разделение между нацистскими формированиями и ВСУ стало очень условным.
Кроме того, можно наблюдать достаточно яркий пример несоответствия интересов и целей в военном, когнитивном и социальном доменах: изначально было заявлено, что Россия не собирается оккупировать Украину, в результате чего на занятых территориях не устанавливалась российская администрация.
Яркие результаты мы видим сегодня, к примеру, в Путивле: вакуума власти не бывает, и если поначалу местное население сидело спокойно, то теперь появились люди, которые начали раздавать оружие и формировать отряды терробороны в тылу российский войск. С нашей стороны мы пока только получили комментарий Пескова, что мы не устанавливаем свою власть, потому что мы не захватчики, но очевидно, что эту проблему нужно как-то решать.
Но здесь мы утыкаемся в конфликт целей: с точки зрения политики и экономики, присоединять территорию Украины нам, наверное, не очень-то интересно – во-первых, тогда на нас лягут все долги, которые успела набрать Украина (а оно нам надо?), во-вторых, нам придется самостоятельно восстанавливать там всю экономику и инфраструктуру, да еще и подтягивать уровень жизни до российского. Да и с точки зрения внешней политики мы бы оказались захватчиками, поэтому с этих позиций нам было бы интересней действительно ограничиться денацификацией, демилитаризацией, признанием ЛДНР и формированием полностью пророссийского правительства. Что, собственно, и было заявлено.
Но здесь мы сталкиваемся с рядом проблем в других доменах. Например, в когнитивном домене украинская сторона формулирует свою позицию очень четко, а как ее формулируем мы? Какая она у нас вообще? С чем мы пришли и что мы предлагаем? Нет ответов. В результате даже те украинцы, которые нас поддерживают, боятся заявить об этой поддержки прямо, говоря, что «вы-то уйдете, а эти вернутся». И пока что нам нечего на это возразить, и это явная недоработка.
Даже на тех территориях, которые сейчас контролируют наши военные, никто не знает, что будет дальше – с одной стороны, многие патриотично говорят, что мы никуда не уйдем, с другой стороны, мы видим переговоры, которые говорят об обратном, с третьей стороны, многие говорят, что переговоры – просто часть политического процесса. Как бы то ни было, прояснение наших намерений сильно бы укрепило наши позиции на занятых территориях.
Возникают вопросы и с социальным доменом: вероятно, штурм городов изначально, действительно, не предполагался, но он идет. И теперь в полный рост встает вопрос: а что дальше? С нашей стороны уже делались заявления, что мы поможем в восстановлении Мариуполя, и это логично. Но тогда есть и другой логичный вопрос: а чьим тогда должен быть этот город, и, если мы его отдадим по результатам переговоров, не сочтут ли это предательством те, кто проливал за него кровь?
В результате мы упираемся в противоречие наших целей в военном, социальном, культурном и когнитивном доменах, и эти проблемы нужно как-то решать. И мы не можем их не решить, потому что иначе последствия могут оказаться страшнее, чем после распада Советского Союза. И они точно коснуться каждого из нас.
Впрочем, решать их будут специально обученные для этого люди, которые нам не докладывают и не отчитываются о причинах своих действий. Можно предположить, что этих причин сильно больше, чем то, что мы видим. Но именно от нас зависит, насколько консолидированным окажется наше общество, и наша задача – держать оборону в когнитивном домене.
